Журнал Афиша рассказывает о Нашем сериале «Побег»…

Первый канал переснимает сериал «Prison Break» — как если бы все то же самое происходило в России. Продюсируют «Побег» Константин Эрнст и Денис Евстигнеев. Максим Семеляк сходил на съемочную площадку и поговорил со всеми действующими лицами.

По крайней мере одной сцене из отечественной переработки американского сериала «Побег из тюрьмы» точно не откажешь в достоверности. В оригинале тюремный бунт спровоцирован поломкой вентиляции. В Москве же съемки соответствующего эпизода ­пришлись на самый пик жары и задымления — душный мосфильмовский павильон, зарешеченный и засыпанный клочьями туалетной бумаги и газет, действительно выглядит как один из кругов ада. С художником, придумавшим декорации, в процессе съемок от жары случился инсульт.

«Prison Break» — прекрасный приключенческий сериал, смысл которого так или иначе укладывается в известные строчки «С одесского кичмана ­сбежали два уркана». Жили два брата, Линкольн Берроуз и Майкл Скофилд, один болван, другой гений. Болвана посадили в тюрьму и приговорили к смерти по сфабрикованному на высшем уровне обвинению. Тогда гений сведенборговским ангелом проник в тюрьму на выручку. Главный мотив сериала — жертва, в которую практически ежедневно приносит себя главный, а также и некоторые второстепенные герои. Главное понятие — свобода. Главное достоинство — предельно скоор­динированная, как план военных действий, драматургия.

Русская версия — это копия первого сезона «Prison Break» длиной в двадцать две серии. Режиссер — Андрей Малюков, среди работ которого советский десантный боевик «В зоне особого внимания», а также кинолента «Маленькие человечки Большевистского переулка, или Хочу пива». Продюсеры — Константин Эрнст и Денис Евстигнеев. Брата-узника играет Владимир Епифанцев, брата-избавителя — Юрий Чурсин.

«Prison Break» — один из тех немногих американских сериалов, который теоретически можно пере­нести на местную почву без карди­нальных потерь и кардинального же позора. Потому что дело здесь исключительно в драматургии, она затмева­ет контекст. В этой сказке главное не исторические корни, а непосредственно морфология. Интересно другое — как Первый канал собирается русифицировать некоторые беспокойные с точки зрения политики и морали аспекты. Начать с того, что в оригинале присутствует достаточно виражная конспирология, согласно которой страна прогнила вплоть до самого вице-президента. Во-вторых, самые интересные персонажи здесь — это люди в высшей степени скверные, будь то Ти-Бэг, несущий элемент всей конструкции, убийца, насильник, педофил и острослов, или хотя бы жемчужный прапорщик по фамилии Беллик. На­сколько высоко вверх и глубоко вниз готова последовать за первоисточником русская версия — это вопрос.

Евстигнеев рассказывает: «У нас убивают министра финансов, и заговорщики пытаются захватить власть в стране — все примерно как у американцев». Эрнст поясняет: «Драматургию мы практически не трогали. Мы же купили права на этот сериал исключительно из-за его радикальной сценарной идеи и блестящей драматургии, а зачем покупать чертеж отличного истребителя, чтобы сделать отдаленно на него похожий?»

С Ти-Бэгом несколько сложнее. Евстигнеев недоумевает: «А что это за персонаж такой, Ти-Бэг? Я не очень хорошо помню, кто есть кто в ориги­нале». Эрнст успокаивает: «Он будет. Конечно, он несколько трансформи­ровался, но суть осталась».

«Побег» входит в пакет сериалов нового сезона ОРТ — «Гаражи», «Банды» и «Голоса». Все эти сериалы — вертикальные, что само по себе радикально меняет структуру вещания и входит в неизбежный конфликт с аудиторией, привыкшей к ежедневному формату. Эрнст говорит: «Почему стал невоз­можен этот мексо-бразильский способ повествования? Даже если работает слаженная команда, то на изготовле­ние 12–16-серийного проекта от придумки до эфира тратится около двух лет. За это время интересы, потребности и желания общества трансформируются так, что подобные телевизи­онные усилия начинают напоминать старую присказку о том, что генералы всегда готовятся к минувшей войне. Переход на вертикалки дает сокращение сроков производства, а также понимание простого факта: ты запускаешь проект и можешь в любой момент либо изменить его в ту сторону, в которую хочет аудитория, либо прекратить его, не входя в чудовищные расходы. К тому же претендовать при современном развитии общества на то, что все будут смотреть в прайм-тайм одну ис­торию несколько недель подряд, день за днем, не отрываясь, — наивно. Легче разделить неделю на четыре и пред­ложить каждой части аудитории свой продукт. Для нас это способ вернуть ту аудиторию, которой давно не показывали то, что ей нравится. Мне кажется, «Побег» получился. Во многом из-за него мы и переходим в этом сезоне на новый режим».

Смена контекстов часто порож­дает карикатурные смыслы, которые в какой-то степени бывают спасительны для современного русского искусства. Например, михалковская версия «Двенадцати» представляет некоторый интерес только по причине изрядного окарикатуривания первоисточника. Тот же Шевчук, оказавшись на одной площадке с U2, производит впечатление именно в силу великолепной ка­рикатурности своего там появления. Он выглядит дрессированным мед­ведем, чем, собственно, и покоряет: а ну покажи, миша, как бабы в бане Дилана поют. Карикатура может быть сильным оружием — и, надо полагать, соблазн наполнить «Побег» биомет­рикой, допустим, Гармаша и Ефремова был достаточно велик.

Этого, судя по всему, не произо­шло. Эрнст говорит: «Сейчас люди хо­тят смотреть историю, а кто в этой ис­тории играет, им, в общем-то, по барабану. Стар-систем рухнула во всем мире. Моя продюсерская стратегия состоит в том, чтобы работать с новыми актерами — просто надо не лениться и поездить по стране. Чем актер неизвестней, тем достоверность предлагаемого продукта выше. Что до Чурсина, то в нем есть правильный нерв, некая физиология, за которой интересно наблюдать. Cкажем, на Раскольникова я бы точно пригласил Чурсина. В нем есть это сочетание движения и амока, которое нужно в таких ролях».

При этом сам Чурсин явно не из тех, кто стал бы повторять вслед за ге­роем «Осеннего марафона» крайне уместную в данном случае фразу «Скофилд — это мое». Мы разговариваем с ним в подсобке дельфинария. Он сидит на столе, голый по пояс, и три девушки уже шестой час возятся с его татуировками. «Понятия не имею, кто такой Скофилд, не смотрел ни одной серии, полагаюсь на русский сценарий — а что мне остается делать? Не хо­чется никакого штампа вешать в голову и биться за то, чтобы все было снято как там. Лучше уж идти до конца здесь и с местными ребятами. Без иллюзий, без проекций».

Само слово «тюрьма» из заглавия выпало, русская версия называется просто «Побег». Евстигнеев объясняет: «У нас совершенно не сериал «Зона». Мы не занимаемся тюремным фольклором, всем этим бытом. Мы отказались от фени, естественно, от мата. Тем более что в тюрьме не говорят матом, за это очень сильно наказывают. Задача заключалась в том, чтобы ни в коем случае не возникло вот этой фактуры, которая отвлекала бы от сюжета. Чем хорош этот сериал вообще? Здесь люди заняты делом 24 часа в сутки. Тут нет этих советских лирических отступлений, когда нечего делать и дают крупные планы размышляющих о вечном людей».

Впрочем, забота о чистоте сюжета привела к тому, что артикулируемое на экране зачастую напоминает не адекватное ситуации человеческое общение, а именно что русский дубляж. Скажем, неожиданно встретив брата в хозяйственном отсеке тюрьмы, Епифанцев выражает удивление следующим образом: «Ума не приложу, как ты здесь оказался». Или, например, героиня говорит подруге о только что убитом человеке: «Золотов, конечно, вел себя провокационно, но методы варварские».

Евстигнеев меж тем утверждает: «Я могу сказать, что мы улучшили все. У нас артисты лучше. Мы тщательнее относимся ко всему. Вот, например, есть эпизод: сосед героини открывает дверь, та оказывается заминирована, и он погибает. 6 секунд все длится. В Америке это снято следующим об­разом: он открывает дверь, дальше ­второй экспозицией просто наложены клубы пламени, подъезд остается нетронутым, и стоит манекен, кото­рый сзади дергают за веревку, которая на экране даже не стерта! Мы же вы­бираем подъезд, в котором можно ­произвести реальный взрыв, ставим туда пушку со специальным газом, берем каскадера со специальной ма­шинерией. И подобных эпизодов у нас тысячи. У американцев в этом смысле все минимизировано. Другое дело, что у них есть полное ощущение взрыва. Они не тратят силы там, где не надо».

Во всей этой истории неясно мне только одно — мой собственный зрительский интерес. Я смотрел оригинал, все пять сезонов. Мне-то с какой стати смотреть русский вариант, какой мотив? Эрнст закуривает тонкую сигарету: «Я, знаете ли, очень люблю корейское кино. Смотрю и оригиналы, и европейские ремейки. И когда я вижу европейское или американское преломление той же истории, я догоняю какие-то вещи, которых не мог понять в южнокорейской версии. Вы вообще уверены, что все поняли в «Prison Break»? Там же многое держится на специфике взаимо­отношений латиноамериканского эт­носа с белым населением США — там очень сложно ловить детали, у большинства просто нет нужной информации. Плотная драматургия, хорошая игра и режиссура — это работает, но все равно люди смотрят телевидение для того, чтобы им там рассказывали про них самих».

© ООО «Компания Афиша»