Финал сериала House M.D. («Доктор Хаус») уже совсем близок! 21 мая на канале FOX выйдет самый последний эпизод шоу! Журнал Entertainment Weekly по этому случаю опубликовал статью «Saying Goodbye To House» написанную самим Хью Лори!
Прославленная драма Фокс в последний раз выходит в эфир 21 мая, и звезда «Хауса» Хью Лори оглядывается назад на восемь великолепных лет медицинских загадок и – да, безумия.
В наш последний съемочный день высокое начальство Фокса с медными кокардами на фуражках пожаловало мне отличной меди. Я говорю сейчас не о моем заработке, который был неопровержимо безумен – такие деньги следует платить лишь людям, которые уничтожают летящие к Земле астероиды или изобретают метод превращения журналистов в чистую энергию, — нет, я хочу сказать, они подарили мне трубу. И не просто какую-то трубу, а старинную Селмер, как ту, на которой играл Луи Армстронг. (Прилагаемый к ней сертификат происхождения не уточняет, играл ли Папаша на этом самом инструменте или на его близком родственнике, но, полагаю, недостаток ясности – это уже некоторая ясность. Неважно. Это чудесный подарок.) Я немедленно попытался подуть в нее, чуть не вывернув при этом свой желудочно-кишечный тракт наизнанку, но все же извлек звук. Я протрубил о себе в мою собственную трубу, и это было здорово.
Я знаю, что мне не положено так делать. Это распространенный обычай, особенно среди моих соотечественников, преуменьшать свои достижения, краснеть и очаровательно заикаться об удаче, и командной работе, и, возможно, Божьей руке (что, если подумать, ужасающе высокомерное объяснение чьего-либо успеха, но сейчас не об этом). Но этот Танец Скромности зачастую может быть неискренним. Он служит для того, чтобы отвлечь и разоружить, расстроить планы ваших врагов. Я знаю, потому что сам использовал его таким образом.
Так что, исключительно лишь в этом абзаце, я нанесу удар по обычаю. Я собираюсь протрубить в мою трубу громко и отчетливо и сказать, что на протяжении восьми лет я работал так старательно, как только мог, чтобы сделать «Хауса» настолько хорошим, насколько он только мог быть. Я переживал и терзался над каждой деталью, каждой репликой, каждым мгновением. Возвращаясь в машине домой глубокой ночью, я колотил по рулю, заново прокручивая в голове ошибки. Я метался и ворочался каждую ночь, планируя маневры следующего дня, пока не достигал состояния, близкого к безумию – некоторые сказали бы ближе, чем близкого, – потому что я любил Хауса всем сердцем и точно так же любил остальных персонажей и мир, в котором они жили.
В свои лучшие моменты, сериал казался мне благозвучнейшей камерной музыкой, с идеально подходящими паузами, каденциями, ритмами; но чтобы достичь этой гармонии, так должна звучать каждая часть ансамбля. Современный стиль актерской игры предоставляет грубый, извергнутый вулканом камень, из которого умелым редакторам полагается огранить и отшлифовать прекрасные бриллианты, но это никогда бы не сработало для «Хауса». Дверь в кабинет Уилсона должна была закрыться между словами «злокачественная» и «меланома», чтобы подчеркнуть момент, ни на полсекунды раньше или позже. Крышка бутылочки с лекарствами должна была захлопнуться как раз перед тем, как пациент отвернется от окна, или момент был бы упущен. Не вовремя пришедшееся моргание, сглатывание, поданный голос – и фраза могла быть сведена к простой цепочке слов: работоспособной, понятной, но не музыкальной. Часто мы брали фальшивую, неверную ноту, которая звучала через последующие сцены, отвлекая и ослабляя эффект. Но мы также брали и очень чистые ноты.
Конечно же, критики и остряки из Интернета любили говаривать, что сериал, в своем среднем возрасте, стал шаблонным. Им нравилось сводить серию к ее базовым элементам: пациент заболевает, команда проверяет множество сумасбродных диагнозов, останавливаясь, в конце концов, на самом невероятном, и вуаля — пациент излечен.
Что ж, да, можно применить этот метод практически к любому человеческому делу: все блюзовые песни одинаковы, все оперы одинаковы, все баскетбольные игры определенно одинаковы (во всяком случае, на взгляд англичанина); в сущности все одинаково, включая критиков, если не обращать внимания на его различия. И если вы предварите свой критический отзыв словами «всего лишь», вы можете умалить и подорвать самые сложные структуры. Мона Лиза – это «всего лишь» картина маслом на дереве, которой придан вид женщины. Теория струн – это «всего лишь» попытка примирить квантовую механику с общей теорией относительности. Король Лир – это «всего лишь» старик, сходящий с ума.
Разумеется, я не заявляю, что «Хаус» возвысился до уровня Шекспира – это действительно было бы сумасшествием – но в нем была своя тонкость. Или он старался ее достичь.
И это, на мой взгляд, самое важное: «Хаус» старался нести некую мысль. Большинство процедурных драм стремятся просто успокоить зрителей идеей, что мы живем в упорядоченной, высоконравственной вселенной, где добродетель вознаграждается, а грех карается; когда бы зло ни захватило улицы, группа тяжело вооруженных моделей прибудет, чтобы догнать, поймать и изгнать его из наших кошмаров. Это не вполне точное отображение действительности.Но я полагаю, «Хаус» пытался разрешить вопросы, на которые нет легких ответов. Достойно ли использовать плохие средства для благих целей? Может ли поступок быть хорошим, если в его основе лежит дурной мотив? Или если его мотив не был намеренно хорошим? Что такое душа? Существует ли бог? Если нет, то что означает «друг» и на что вы готовы ради него? Мы далеко не всегда хорошо формулировали эти вопросы, но мы старались, и, кажется, множество людей по всему миру откликнулось на эту попытку. Я так чертовски горжусь этим.
Но теперь, наконец, пришли гробовщики. В последнюю неделю съемок мы могли слышать Пакманов, следовавших за нами по пятам, вгрызавшихся бензопилами в декорации, по которым мы шагали восемь лет. Даже сами декорации, казалось, знали, что игра окончена: окна начали заедать, дверные ручки отваливались, ковры скручивались, словно засохшие листья. Теперь пространство наводнено картонными коробками, и сценаристы обрушились на кабинет Хауса, как толпа мародеров после свержения Саддама. Я знаю, потому что пытался сделать то же самое, но пришел туда слишком поздно. Я намеревался сделать заявку на стеклянную дверь с именем и должность Хауса, думая, что из нее получится хорошая дверь для душа – и потом понял, что не получится.
Но довольно о разграблении — и более чем довольно о моем трублении. У нас было столько великолепных труб в духовой секции, намного больше, чем я могу упомянуть здесь: Роберт Шон Леонард может сыграть кого угодно, где угодно, в любом фильме, телесериале, пьесе, мюзикле, современной танцевальной постановке, в чем угодно; Дэвид Шор – поистине великий сценарист; Кати Джейкобс – возможно, лучший продюсер в своем бизнесе, Гейл Таттерсолл – вероятно, лучший оператор-постановщик, Тони Гаудиос – лучший оператор, Джереми Касселлс – лучший художник-постановщик, и так далее, и так далее, и так далее. Так много упорного труда, и любви, и гордости, и товарищества – просто слезы затуманивают глаза при мысли, как далеко мы ушли с тех первых нетвердых шагов в Ванкувере в 2004 году.
Никто не знает, куда направляются телевизионные сети. Кабельное телевидение окружает нас повсюду, со своим множеством преимуществ, как для зрителей, так и для продюсеров. (Вы и представить не можете, как мы завидовали растяжимости кабельного телевидения, когда речь заходила о продолжительности эфира – если им нужно было еще 30 секунд или пару минут, чтобы закончить историю, так тому и быть – в то время, как мы каждую неделю сдирали костяшки пальцев о график вещания телесети. Нам часто приходилось выбирать между мизансценой и кульминационной репликой, и мы оплакивали и то, и другое.) Но куда бы они не следовали, будущему «Хаусу» может быть с ними не по пути. Возможно, мы пережили начало Конца Дней для телесетевой драмы. Вскоре вам будут предъявлены лишь реалити-шоу, транслируемые через ваши часы, или зубы вашей любимой, или прямо вам в голову. Не будет замечательного сообщества, с которым вы можете обсудить и разделить удовольствие от драмы или ее стоимость. Вполне вероятно, что это – конец. Apres nous le deluge. (После нас хоть потоп (фр.)) Или, может быть, я несу чушь.
Автор, написавший о Сумасшедшем Старике, предположил также, что «семь действий в пьесе той» (и если бы мы понимали, что к чему, то, вероятно, могли бы закончить «Хауса» год назад, дав возможность нашим семи сезонам более точно вписаться в его срок жизни), последнее из которых, согласно горестному Жаку, таково:
А последний акт, / Конец всей этой странной, сложной пьесы — / Второе детство, полузабытье: / Без глаз, без чувств, без вкуса, без всего.Тра-та-та.
Спасибо:
mila_n_ista
laurie-ru.livejournal.com